Марк Твен - Мои часы

Мои красивые новенькие часики проработали восемнадцать месяцев, не убегая вперёд и не отставая. Ни разу не сломались и не остановились. Казалось, механизм их вечен и всегда будет безошибочно определять время суток. Но однажды часы всё-таки встали, причём по моей вине. Я горевал так, будто всё это было предвестником большого несчастья. Но, в конце концов, я взял себя в руки, установил часы наугад и приказал всем предрассудкам и суевериям оставить меня. На следующий день я отправился в лучшую часовую мастерскую, дабы установить точное время. Директор мастерской взял у меня из рук часы и приступил к работе. Через некоторое время он сказал: "Часы отстают на четыре минуты – необходимо подвинуть регулятор хода".

Я попытался остановить его, убеждая, что часы показывают правильное время. Но нет; мои мольбы не доходили до этого бестолкового существа. Я плясал вокруг, упрашивая оставить часы в покое, но он спокойно и без зазрения совести сделал то, что считал нужным. В результате мои часы стали убегать вперёд. День ото дня они уносились всё дальше и дальше. Через неделю было ощущение, что у них лихорадка, их температура составляла уже сто пять градусов в тени. В конце второго месяца все городские часы остались далеко позади - мои убежали вперёд на тринадцать дней. Они уже наслаждались ноябрьским снегом, в то время как всё ещё падали осенние листья. Они уже настоятельно рекомендовали мне оплатить все счета, а также внести ренту за дом. Я просто не мог этого больше вынести и опять отправился в ремонт. Мастер спросил, отдавал ли я когда-нибудь эти часы в починку. Нет, они в этом никогда не нуждались.

Тогда часовщик со злобным нетерпением вскрыл часы, вставил в глаз лупу и начал пристально вглядываться в механизм. Затем велел мне зайти через неделю, так как часы было необходимо вычистить и смазать, а также отрегулировать. Я пришел, как мне было велено. После столь кропотливого труда мои несчастные часы отстали настолько, что казалось, они работают в такт с погребальными колоколами. Я начал опаздывать на поезда, пропускать все назначенные встречи. Стал даже забывать про собственный обед… Мои часы превратили трёхдневную отсрочку в четырёхдневную, что, безусловно, вызывало моё возмущение. Я стал жить вчерашним днём, затем позавчерашним. Постепенно я оказался на прошлой неделе. Вскоре я осознал, что совсем один нахожусь уже на позапрошлой неделе. Мир исчез из виду. Я даже обнаружил какую-то тайную симпатию к мумии в музее. Очень хотелось обсудить свои дела именно с ней. И вновь мне пришлось идти к часовщику. Пока я ждал, он разобрал часы на части, а затем сказал, что у них опухоль. Обещался исправить за три дня.

После этого механизм работал вполне пристойно, но не более того. Полдня часы озорничали, как только могли: так кашляли, сопели, хрипели, чихали и пыхтели, что я не слышал сам себя. И до тех пор, пока всё это не прекращалось, все остальные часы страны даже и не пытались с ними соревноваться. Остаток дня мои часы настолько снижали скорость, что другие, отстающие, часы, их спокойно догоняли. Меня же всё это вводило в большое заблуждение. И вот, наконец, по истечении суток они успевали к судейской трибуне как раз вовремя. В общем, работали они вполне удовлетворительно, и нельзя было сказать, что не стараются или переусердствуют. Но нормальная иногда работа не есть большое достоинство, и я понёс часы к очередному мастеру. По его словам был сломан шкворень. Я был искренне рад, что не было более серьёзной поломки. Хотя, честно говоря, совершенно не знал, что такое шкворень, но всё же не хотелось, чтобы чужой человек заподозрил меня в невежестве.

Мастер привёл в порядок шкворень. Да, конечно, часы в чём-то выиграли, но зато проиграли в другом. Они работали, потом внезапно останавливались, затем снова пускались в ход, абсолютно самостоятельно решая, когда стоит работать, а когда нет. Каждый раз, начиная работу, они издавали звук, похожий на выстрел. Несколько дней мне даже пришлось подкладывать на грудь что-то мягкое. В конце концов, я снова понёс их в мастерскую. И вновь часы были разобраны на части. Часовщик покрутил перед глазами тем, что осталось от моих часов, а затем сказал, что волосок не в порядке. Установив его, он завёл механизм. Можно сказать, что часы заработали хорошо, не считая, конечно, того, что каждые десять минут стрелки цеплялись друг за дружку и в таком положении продолжали свой путь. Ни один мудрец в мире не мог понять, сколько же времени показывают мои драгоценные часики. И вот я опять отправился в ремонт.

На этот раз мне сказали, что хрусталик согнулся. Ходовая пружина тоже изогнулась. Кроме того, необходимо было поставить подкладку. Когда всё это было исправлено, часы заработали превосходно, за исключением того, что время от времени, проработав восемь часов, механизм внезапно выходил из строя и начинал жужжать, как пчела, а стрелки немедленно начинали вращаться так быстро, что скоро их совсем не было видно. Было ощущение, что циферблат был затянут паутиной. За шесть-семь минут сутки заканчивались, и часы с треском останавливались. Со скорбью на душе я побрёл в следующую часовую мастерскую. Какое-то время я наблюдал за работой мастера. Очередной раз мои часы были разобраны на части. Я устроил часовщику суровый экзамен, так как дело становилось совсем серьёзным.

Сами часы я покупал за двести долларов, на починку я уже истратил около двух или трёх тысяч. Ожидая, я вдруг узнал в мастере старого знакомого – механика парохода, и, надо признаться, отнюдь не блестящего механика. Он аккуратно проверил все части механизма, как и его предшественники, а затем таким же уверенным тоном вынес свой приговор: "Слишком много пара – предохранительный клапан нуждается ещё в одной гайке". Я тут же разбил ему голову и устроил похороны за свой счёт.

Мой дядюшка Уилльям (сейчас, увы, покойный), помнится, говаривал, что конь хорош до тех пор, пока не убежит, а часы – пока не сломаются однажды. Он, бывало, интересовался, что случается со всеми неумелыми паяльщиками, оружейными мастерами, сапожниками, инженерами и кузнецами. Но никто так ему и не ответил.